«Нам всегда представлялось, что достоинства Львова, который охотно позирует и художнику и фотографу, не могут подвергаться сомнению. Но не всегда так было. Львов долгое время не давал себя приручить. Немногочисленные наброски с видами города, начиная с Пасаротти, служили лишь дополнением к описаниям и картам. Не наблюдаем [в те давние времена] и признаков всеобщего восхищения львовской архитектурой. [Хотя,] Владислав Лозинский на основании архивных документов о разделе наследства, утверждал, что в ХVI-XVII вв. в среде львовского патрициата обычным делом было обладать сотней-полутора полотен, [включая и виды города]. Умножив это на сорок («сорок мужей»), получаем уже впечатляющие цифры – 4-6 тысяч! И это без учёта того, что могло быть в собственности зажиточных мещан. Если бы не были утрачены эти собрания… Ведь просто поразительно, что при таком количестве исходного материала до нас не дошло не одной ведуты Львова, кроме, разве что, «Чуда Яна из Дукли» в пресвитерии костёла Бернардинцев. Заметим по ходу, что варшавские образы авторства Каналетти использовались при восстановлении Старого Города и Королевского замка.

А вот что пишет в 1908 голу авторитетный краковский журнал “Архітект”:

«Молодой ученик львовской школы (архитектуры) возвращается после многочасовой прогулки по городу с пустой папкой для рисунков и с разочарованно опустившимися руками. Обойдя почти все улицы, обыскав Байки, Замастынов, Краковское предместье, Валы нигде не нашёл он чего-либо достойного его интереса. Несколько памятников архитектуры и пара красивых Брам, и некоторые закоулки, которые уже неоднократно он зарисовывал. Искал новых впечатлений – и напрасно.

Дома, мимо которых шёл, представляют собой скорее отрицание прекрасного. От площади, посреди которой он стоит, широкие гирла улиц разбегаются бесконечно нудными перспективами… Сотни, тысячи одинаковых окон, среди которых тут и там глухие оконные проёмы – как символ его безмолвствующего вдохновения. Во и все впечатления от прогулки. Книга прошлого, в ней всего с несколькими страницами, и больше ничего там не найти.

А современность?... сегодняшние творческие поиски? Прежде чем успеет подступиться к этому вопросу – попадётся ему на глаза «некто известный, и нежданный», гость «издалека, оказавшийся рядом», – дом, будто мановением волшебной палочки перенёсшийся из Вены, один, другой, третий… … “Lemberger-wiener-barok-secessions-stil” – из той поры, когда модерн ещё был в пелёнках, только чуть дешевле, поскольку “co drogo kosztui, u Lwowi si nie podobi”. Ужасно!»

И дальше: в городе Львове «из всех городов польских, меньше всего памятников архитектуры, а его современный вид не способен произвести никаких эстетических впечатлений».

Пишет это не кто-нибудь, а Вацлав Кжижановский, в то время, в свои 27 лет, уже член редакции упомянутого журнала. За четыре года до этого он с отличием закончил Львовскую политехнику, два года посвятил занятиям в парижских студиях – в Школе Красных Искусств и Школе Декоративного Искусства, стажировался в Вене. Вся жизнь его была связана с Краковом; проектировал, правда, и в Стрыю – дом «Сокола».

Голос его не одинок. Уже в 1920 году, после военных перипетий, Станислав Василевский, автор книги “Bardzo przyjemne miastо”, называет Львов «… удивительным древним гордом без архитектуры и традиций… Чему-либо научиться в родном городе невозможно и не на что даже посмотреть…»

Почему же такое, как говориться, предвзятое отношение ко Львову, если сравнивать это с теперешними пиитическими описаниями и воспоминаниями бывших львовян, против воли своей вырванных из родного им окружения волей Сталина? Ответ простой и кроется он в извечной природе человека. После раздела Речи Посполитой, Варшава, из эфемерной столицы так называемого “Крулевства Польськего” превращается в губернский город российской империи, Львов же стал столицей другого эфемерного образования – “королевства Галиции и Лодомерии”. Львов олицетворял ненавистную австрийскую власть. Польский патриот обязан был ненавидеть всё, что насаждалось Веной. Венский классицизм, венский неоренессанс, венский модерн, которые и создавали образ Львова вековой давности. Обретение Польшей независимости только усилило это неприятие.

Ярким примером этого может служить оценка нового здания ратуши. Небезызвестный Коль говорит: “…Львовская ратуша представляет собой настолько видным и красивым зданием, подобными которому могут похвастаться лишь немногочисленный немецкие магистраты”. Думаю, что этот немецкий путешественник успел немало повидать до своего прибытия во Львов, а потому располагал достаточными для такого сравнения основаниями. Ему были известны многие величественные сооружения Шинкеля и Кленце; в творцах львовской ратуши Алоизе Вондрашце, Йосифе Маркло, Франце Трешере и Юрии Глоговском видел он достойных коллег великих классицистов.

Во Львове же здание ратуши встретило всеобщее осуждение. «Казарменный австрийский стиль» – вот, пожалуй, самое мягкое из определений.

В ХХ в., разве что Григорий Островский, искусствовед, наделённый даром слова и редким эстетическим чувством, не бросил камня в это выдающееся сооружение Львова: «Чёткий геометрический объём ратуши суховат по рисунку, а ритм пилястр и окон несколько однообразен. Вместе с тем, ратуша органично вписалась в архитектурный ансамбль Львова, и её башня стала символом, эмблемой города. Силуэт города уже трудно представить без этой постройки, которая активно организовывает вокруг себя центр города».

«В эстетическом смысле она не обращает на себя особого внимания», – сдержанно отозвался о ратуше В.Вуйцик.

Ненависть к венским влияниям передавалась из поколения в поколение и в архитектурной школе. Приходилось слышать от уважаемых архитекторов в ответ на моё удивление по поводу проекта сноса кварталов вокруг Ельжбети [бывший костёл св. Елизаветы на Привокзальной] – «было бы что жалеть, это же австрийский шмельц [т.е. непотребность] …»

Меня же, выходца из восточной Украины, всегда поражало разительное отличие Львова от, пусть и более богатых, городов тогдашней малоросской провинции Российской империи– Катеринослава, Одессы, Киева. [И невозможно не признать, что] отрицание архитектурного наследия, как нельзя лучше благоприятствует становлению утопии микрорайона – социальной сельской идиллии в среде города. Жизнь жестоко отомстила [приверженцам этой массово-застроечной идеологии].

[…] Стоит задуматься, надо ли строить то, что никогда и никому не захочется нарисовать [или сфотографировать]. Триста лет тому, над этим, похоже, задумывались. В чём мы можем убедиться сегодня [прогуливаясь по старому Львову].

Не всем дано умение оглянуться. Увидеть. Сохранить. [Тем же, кто одарён этими способностями, может со временем открыться, что] вездесущесть Бога и Его неизречённость не исключает попыток познания путём последовательных приближений [через прекрасное].»

К. Присяжний «Полювання на Львів»
(по материалам www.ji.lviv.ua, перевод с украинского - О.С.)
Фото: подворье Доминиканского собора, выход на Музейную площадь (бывшая пл. Ставропигийская);
вид с подножья Замковой горы на Доминиканский собор
и башню Корнякта; подворье Армянского кафедрального
собора; вид с площади Рынок на улицу Русская;
вход в Армянский кафедральный собор со стороны
Галицкой улицы; калитка в ограде костёла св. Лазаря
со стороны клицы Коперника © О.С.